Крестьяне если и не одобрили действия меченых, то, во всяком случае, восприняли их как справедливое возмездие за совершенный когда-то грех. И эти крестьянские настроения передались в какой-то степени и благородным владетелям, что особенно потрясло Рекина. Он впервые осознал нехитрую вроде бы истину, что не только смерды зависят от своих господ, но и господа находятся под влиянием смердов. Крестьяне Приграничья признали власть Башни, и у владетелей Приграничья не оставалось иного выхода, как принести ей вассальную присягу. Именно поэтому Лаудсвильский так ухватился за план Труффинна натравить кочевников на Приграничье и тем самым подорвать у крестьян веру в меченых. К сожалению, Рекин, кажется, недооценил молчунов и в первую очередь эту троицу: Драбанта, Герса и Кона. Драбант среди них, конечно, главный, он и по возрасту лет на десять старше своих подручных и выше их по уму. Во всяком случае, если долго смотреть в эти не живые и не мертвые черные глаза, то можно либо многое постичь, либо все потерять. Молчуны обладали способностью воздействовать на человеческий мозг — у Рекина появилась возможность убедиться в этом на собственном опыте. Именно сейчас он ощущал легкое касание отеческой руки, направляющее его мысли в нужную сторону. Рекин пытался отвести глаза и избавиться от этих мягких оков, но, испытав внезапную, резкую обжигающую боль, избрал иной вариант защиты: он не стал отсиживаться за стеной, а побежал навстречу опасности, петляя, как заяц под прицелом арбалета.

— Я сообщил им о сроках нападения на замок Хольм. — Сердце Рекина билось, казалось, у самого горла.

Вопреки ожиданиям, эти слова не произвели на Шороха особенного впечатления.

— Зачем? — спросил он почти равнодушно.

— Глупо гоняться за Нидрасским по всему Лэнду, а он непременно попытается защитить королеву Ингрид.

— Любопытно, — согласился Шорох. — Допустим, я поверю в твою ненависть к Тору, это тем более легко, что я сам не принадлежу к числу его друзей, но кто поверит, что ты, Рекин, любишь меченых больше, чем серых?

— Серых больше нет, и не такой уж я дурак, чтобы ставить на Труффинна Унглинского.

— И потому ты ставишь на Рекина Лаудсвильского?

— Каждый, в конце концов, играет за себя.

— Я тоже буду с тобой откровенен, Рекин, — мягко сказал Шорох. — Мы не сомневаемся, что твоя цель на этом этапе — стравить Нидрасского и его союзников с мечеными, ослабив тем самым и тех, и других. Именно поэтому ты верно служил и им, и нам. Твои и наши цели поначалу совпадали, и мы не мешали твоим похождениям, Лаудсвильский. Но твое стремление поссорить нас с вассалами мне не нравится. — Голос Шороха стал жестким. — Сколько золота ты им предлагал?

— Мои карманы пусты, — увильнул от прямого ответа Лаудсвильский.

— Но золото есть у серых, у Брандомского, у Маэларского, у Тора Нидрасского. Ты просил у них деньги?

Боль в голове Лаудсвильского все нарастала и нарастала, огненная точка, поселившаяся у него в мозгу, все увеличивалась и увеличивалась в объеме, превращалась в огненный шар, способный испепелить разум Рекина, его стремления, его мечты. Лаудсвильский боролся отчаянно, пот градом катился по его побелевшему лицу, сердце разрывалось в стесненной груди — золото уплывало из его рук, золото!

— Это не те люди, которые легко расстаются со своими сокровищами, — прохрипел он.

— Тебе не больно, Рекин? — В голосе Шороха было скорее сочувствие, чем издевка.

— Я не собирался никому его передавать. — Лаудсвильский почти кричал, хотя, возможно, ему это только казалось. — Я собирался оставить золото себе.

— Когда ты его получишь?

— Завтра.

— Тор будет?

— Да.

И сразу стало легче дышать. Боль постепенно уходила. Лаудсвильский приоткрыл глаза и с удивлением осознал, что сидит на полу, обхватив руками толстую дубовую ножку стола. Расплывшееся лицо Шороха маячило где-то вверху, и голос его звучал глухо:

— Мы не будем убивать тебя, Рекин, но плясать ты будешь под нашу дудку.

Лаудсвильский с трудом оторвался от пола и осторожно присел на краешек деревянного кресла, мокрое от пота лицо его мелко подрагивало.

— Мне жаль, Рекин, но ты сам виноват.

Лаудсвильский кивнул головой и провел языком по пересохшим губам. Шорох протянул ему кубок, до краев наполненный вином. Рекин, расплескав едва ли не половину, залпом его осушил.

— Я не думаю, что вам требуется мое согласие на сотрудничество, — сказал он спокойно, — проигравший платит.

Шорох посмотрел на Лаудсвильского с уважением:

— Бывают противники настолько благородные, что готовы заплатить своему в пух и прах проигравшему врагу, если он этого заслуживает. Король Рекин — звучит не хуже, чем король Рагнвальд, ты не находишь, владетель Лаудсвильский?

Глава 3

ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА

Рекин Лаудсвильский трусил отчаянно. Ситуация, в которую он попал, как бы она ни обернулась, сулила ему большие неприятности. Шорох сознательно подставлял его, это было очевидно, но и выбора у владетеля не было: приходилось соглашаться на роль подсадной утки. Боже мой, что же это за сила такая! Лаудсвильский вспомнил равнодушные рыбьи лица молчунов, и его передернуло. Однажды он уже испытывал нечто подобное, но тогда то ли Данна пожалела его, то ли сила ее не достигла уровня молчунов. Испытав болевой удар, он не потерял над собой контроль, а главное, не было того иссушающего душу ужаса, который он испытал в лапах у монстров из Башни. Словно что-то сломалось в Рекине Лаудсвильском, словно лопнул становой хребет, и он превратился в ползающую слизь, противную даже самому себе. Шорох обещал ему трон. Король-марионетка, которого молчуны будут дергать за веревочки.

Может быть, именно от этой незавидной участи сбежал Бент Хаслумский, а вот Рекин вляпался, как последний дурак. Ведь знал, догадывался, что в Башне нечисто, но не верил, что и его, благородного владетеля Лаудсвильского, можно превратить в ничтожество. Почему эти монстры не стали полными хозяевами Башни, а временами терпели чувствительные поражения? И почему меченые могут противостоять вохрам, хотя наемники умирают в страшных мучениях после встреч с ними? И не эти ли качества меченых привлекли, внимание Чирса, этого таинственного и непонятного пришельца из чужих краев? Рекин припомнил, с каким вниманием чужак следил за поединком между ним и молчунами, припомнил и тень разочарования на лице Чирса, когда тот понял, что владетеля раздавили. А если вспомнить, что Чирс — брат Ожской ведьмы и, вероятно, тоже наделен от природы жуткими способностями, то поневоле призадумаешься, что это за люди стучатся в наши двери и стоит ли им с такой готовностью распахивать объятия, как это делает Унглинский?

Снег падал крупными белыми хлопьями на задремавшую землю. Было удивительно тихо, словно весь мир застыл в ожидании чуда. Но чуда не предвиделось, Рекин знал это совершенно точно, потому что в этом убогом мире, несмотря на всю его кажущуюся красоту, добрые чудеса происходят гораздо реже, чем всякие мерзости. Лаудсвильский вытянул руку, поймал несколько падающих снежинок на раскрытую ладонь и провел ею по разгоряченному лицу. Следовало поторопиться. Тор уже наверняка прибыл, и не было смысла заставлять его ждать так долго. Рекин остановил коня у одинокого сруба, стоящего на самом краю Северного бора. Это был охотничий домик короля Рагнвальда. Где теперь тот Рагнвальд, да и охота идет совсем на другую дичь.

Из дверей сруба выскочил Ара и приветливо помахал рукой владетелю. Лаудсвильский не спеша слез с коня, утонув в мягком пушистом снегу едва ли не по щиколотку, и решительно направился к двери. Тор сидел у горящего очага, кинув себе под локоть тяжелый полушубок, и, казалось, равнодушно смотрел на пляшущий в очаге огонь. Рыжий старательно колол дрова, припасенные какой-то доброй душой. У ног его лежал огненный арбалет — грозное оружие чужаков. Услышав покашливание гостя, оба как по команде подняли головы. Лаудсвильский медленно стряхивал с кожаных сапог налипший снег, глаза его настороженно шарили по темным углам сруба.