Лют ругнулся: этих незаметно не обойти, придется ждать, пока разбредутся на ночь. Если у них есть понятие ночи, в пещере ведь все едино! Да и одна половина может спать, а другая – бодрствовать.
Буслай пихнул его в бок: рот раззявлен, наверняка вскрикивал удивленно, но в громоподобном шуме не было слышно. Лют поглядел туда, куда Буслай ткнул пальцем, и замер, кожу осыпало морозом.
Из большого дома, просторного – у волотов, похоже, дверей нет, – где в глубине угадывался свет жаркого горна, вышла пара волотов. В руках дымилась раскаленная половина сородича.
С металлическим скрипом они швырнули вишневый обрубок в выдолбленную во дворе канаву. Маслянистая жидкость сердито зашипела, стирая красноту с половинки. Пещерники вытащили потемневшую половину. С нее хлынули густые потеки, и вскоре на полу заблестела лужа.
Гридни перестали дышать: на голове, похожей на половинку яблока, открылся глаз, заметался в железной орбите. Из кузни вышло еще двое дивиев: один явно главный, выше остальных – кожа черная, вороненая. В руках его находилась половина сородича – сухая, отполированная.
Главный кузнец приложил дергающуюся половину к маслянистой части и, довольно кивнув, что-то сказал. Волоты захлопотали: только что закаленную половину утащили внутрь. А осиротевшая скакала на одной ноге, пыталась пробраться внутрь, но ее не пускали.
Гридни переглянулись: в широко раскрытых глазах отразились удивленные рожи.
– Во дают! Выходит, у них девок нету! – прошептал Буслай с ужасом.
Лют досадливо дернул щекой:
– При чем тут девки? Они ведь могут наклепать тьму народа, готового сразу взяться за меч… или что там у них. Очень удобно – не надо растить долгие годы, трястись над каждой царапиной…
– Это да, – кивнул Буслай. – Только чего ж они не заполонили мир?
– Ну, может, не всякое железо годится, – сказал Лют рассудительно. – Или вороги прореживают.
Брови Буслая зашиблись о край шлема.
– Откуда у них вороги?
Лют вздохнул:
– Это у Стрыя врагов нет, а в остальном мире все друг друга жрут.
Буслай зябко поежился, хотя в пещере было жарко, как в бане. Пот со лба тек грязными ручьями, даже брови потяжелели.
– Любопытно, что у них за супротивники?
Лют пожал плечами. Так и застыл со вжатой головой. Взгляд его метнулся в сторону тяжелого грохота: тугого, грозного, резко отличного от шума мастерских.
Глава двадцать вторая
Волоты встревоженно замирают. Раздается грохот, похожий на шум камнепада, словно распалась щебнем гора. Дивии кричат, лежуны у прохладной реки вскакивают, мосты трясутся от топота сотен ног. В спешке сталкиваются, в воздухе висит звонкий гул, зеленое полотно реки плещет брызгами.
Волот распадается на половинки, левая летит с моста, но правая хватает ту за ногу, уберегая от участи других утонувших. Но ненадолго. Громко звякает, металлический звон растекается густой патокой, река охотно проглатывает половинки.
Грохочет, будто раскалывается скала, с дрожащего свода сыплется пыль. Каменная сосулька неохотно щерится у основания, голубоватое острие со свистом вспарывает воздух. Крышу мастерской пробивает, как лист клена. Облако пыли скрывает окрестные жилища. Из него злыми шершнями выпархивают осколки. Кажется, неуязвимых волотов рассекает, как черствые горбушки.
Воздух режут пронзительные кличи металлических труб: огромных, в раструбе улечься можно. Пара волотов качает мехи, труба ревет, раздирая слух.
Вторая половина подземного города оживает, бурлит народом, пещеру заполняет топот железных ног. В суматохе сталкиваются, оглушительно звеня, распадаются на части, соединяются и бегут дальше – не всегда с той же половиной.
Лют смотрит на Буслая так, как тот раньше глядел на Нежелана. Гридень сочувствует бедовику.
– А я при чем? – бурчит растерянно.
Лют спохватывается: и впрямь, глупо сердиться на соратника – но все же поддевает ехидно:
– Ты теперь вместо Нежелана, всегда при чем.
Буслай, оскорбленно хрюкая, отводит взор.
Грохот ломающегося камня нарастает, стена пещеры близ мастерских змеится трещинами. Со свода густо сыплет пылью, будто песком из ведра. Трещины, множась, убегают в стороны. Стена зарастает черной паутиной.
Пещерники бегут прочь, оставляя в воздухе размазанные полосы. Лют замечает: по половине мостов убегают, а по другой к трясущейся стене подбегают могучие волоты – кожа вороненая, ростом больше. В руках держат зазубренные полосы – увесистые, широкие. Такими можно колоть камни или калечить столь же крепкую плоть. Вороненые одеты в кольчужные платья, с расстояния выглядящие несокрушимой броней, а не повседневной одежей. В поясе перехвачены железными ремнями.
Буслай с интересом вглядывается в звенящую металлом толпу, потом смотрит на стену в трещинах. И забывает о гадком воздухе, что заставляет чихать и кашлять.
Стена, всхлипнув, осыпается ломтями, способными раздавить Змея. К волне оружных волотов устремляется пыльное облако. Накрывает, как зола головешки. В огромном проломе мелькает темная махина.
Буслай разочарованно вскрикивает, азартно сжимая кулаки. Приподнимается, чтобы лучше видеть. Пыльное облако укрывает схватку клубящимся покрывалом. Пещера содрогается от чудовищного рева, звуков разорванного металла.
Из пыльного клубка вылетают черные полешки, покореженные, смятые. Изувеченные волоты плюхаются с густыми снопами искр и застывают. Иные падают с невероятной силой на сородичей. Сшибают безжалостно, как чурки, поднимая колокольный перезвон. Искры сыплются так мощно, что напоминают дыхание Горыныча. Но и пришлым достается: в грохоте ударов проносится крик чудовищного зверя, раненного смертельно.
Клубящаяся туча стремительно разрастается, окутывая ремесленный посад. Лижет реку – зеленая вода вмиг покрывается грязным налетом. Гридни еле успевают прикрыться руками – по головам стучит, будто швыряют горстями песок пополам с речной галькой.
Буслай нетерпеливо приподнимается, морщится от горячих крошек, бьющих в лицо. Жадно глядит в мутную взвесь, где едва видны очертания неведомых чудищ, лупящих волотов в хвост и гриву.
Лют дергает дурня за рукав, тычет носом в другой берег. Посад пустеет, лишь у берега реки стоят полчища волотов. Если их миновать, то до ворот препятствий не встретишь. Но как миновать?
В стороне, близко, грохочет. Гридням кажется, что они находятся в середке грозовой тучи, черной от гнева, раскинувшейся на полнеба. В лицо бьет ярким светом, воздух лапает жаркой ладонью. На месте мастерской булькает крупными пузырями котел расплавленного металла.
Гридни потрясенно смотрят, как пара мощных волотов бестрепетно окунают руки в густую кашу, тянут на себя: расплескивая бело-желтые лужи, выныривает раскаленный добела волот. Державшие его руки медленно наливаются вишневым цветом. Волоты несутся с горячим сородичем к месту схватки, скрытому клубами пыли, держа его как таран.
С размаху швыряют в гущу. Раскаленная голова режет воздух, частицы пыли вспыхивают яркими звездочками. Волот падает на гигантскую тушу. Раздается отчаянный вопль. Диковинный зверь мечется, топча защитников пещеры, мелькает огромный рог.
Раскаленный волот, проплавив толстую шкуру, с шипением погружается в плоть, как нагретый камушек в брусок масла. Руки рвут мясо, как гнилую рогожу, пахнет паленым. Рев боли сотрясает пещеру.
Гридни, зажав уши, падают на крышу, теряя сознание. От запаха паленой плоти в носу отчаянно чешется. Рядом шмякается оторванный кусок, обугленный, в лицо брызгают горячие капли.
Раскаленный волот теряет неистовую белизну – тело горит густым вишневым жаром, – вязнет в туше, неистово рвет ее железными пальцами, будто птицу ощипывает. Чудище с жалобным криком рушится, подняв тучу каменной пыли. Радостные кличи волотов заглушают яростный рев сородичей павшего чудища.
Сквозь пыльную пелену видны массивные туши. Чудовищные морды увенчаны рогом, словно выдающуюся вперед верхнюю челюсть пробили копьем. С краев пасти свисают ветвистые рога. Четыре столба трехпалых лап проминают пол пещеры, как пленку молодого льда на осенней луже.