Выяснять, что же на самом деле Суворов Турку предъявлял, было может и охота, вот только некогда, потому что для меня на следующий, после того, как люди Суворова потеряли Чернышевского, наступил самый настоящий ад. И не только для меня, но и для Румянцева и Татищевой. Потому что вернулся Лоуди! Вернулся он, причитая и заламывая руки, говоря миллион слов в минуту, потому что осталось слишком мало времени до предстоящего торжества, и слишком много работы. В итоге этот проклятый менуэт мне сниться начал, потому что утро сразу после завтрака начиналось с танцев и день заканчивался танцами, после которых я уже ничего не хотел, и просто падал в кровать, засыпая еще в полете, чтобы утром вставать под истошные вопли Лоуди, которому вторила Груша, решившая, что танцмейстер вместе с ней встречает весну.
Танцмейстер, слыша голос кошки, впадал в ярость, он прекрасно помнил, кто именно стал причиной его травмы. Его вопли о том, что мы ничего не успеваем и что государыня останется недовольной неуклюжестью племянника, сменялись истошными проклятьями. Груша воспринимала их как похвалу, и начинала орать еще громче. Поспать хоть еще одну дополнительную минутку в этом дурдоме становилось совершенно невозможно, поэтому приходилось вставать, чтобы они хотя бы заткнулись.
Ну и в довершение всего ко мне прислали какого-то портного, которому надлежало сшить мне нечто роскошное специально для церемонии. Как бы я не хотел начать вводить новую моду, основанную больше на минимализме и простоте, мне не удалось этого сделать, потому что я буду, мать вашу, подавать корону митрополиту Амвросию, и на меня будут смотреть сотни гостей. Я спорил недолго и предпринял тактическое отступление, потому что все-равно бы проиграл в этой воистину неравной битве. Вся моя немногочисленная свита носилась как заведенная и даже на тренировки с Криббе практически не оставалось времени, потому что очень многое в приготовлениях оставили как всегда на потом. Пару раз пришлось выехать для репетиции, а потом снова возвращаться к кружевам и менуэтам. Слава богу мне удалось отстоять возможность ходить без парика, благо, что в моду стали входить натуральные волосы, собранные у мужчин в хвост. Хоть в этом, можно сказать, повезло.
И вот, посреди этого хаоса, когда до коронации оставалось два дня, уже под вечер я внезапно понял, что остался один и никто меня никуда не тянет, не пытается одновременно что-то напялить, в процессе разучивания особо сложного па. Даже Криббе куда-то исчез, наверное, пытается в очередной раз воспитывать Румянцева, от которого сегодня в очередной раз пахнуло перегаром. Не то, чтобы я запрещал кому-то выпивать, но не каждый же день, в конце концов. В отношении Румянцева же у меня сложилось впечатление, что его нужно чем-то занять. Что вся его дурь происходит исключительно от безделья. Но пока думать про то, как именно развлечь его, мне не хотелось. Вернемся в Петербург, вот тогда я и придумаю, как лучше всех моих свитских напрячь, чтобы уже пользу начали приносить, а не просто числиться при малом дворе, как уже потихоньку начали называть мое место обитания.
Как раз закончились ремонтные работы, на сегодня сделано было достаточно, да и шуметь в то время, когда наступала темнота, во дворце не рекомендовалось, поэтому работники уже свернули свою работу, чтобы вернуться к ней завтра. Я шел по полутемным коридорам, сменяющимся анфиладами комнат, освещая себе путь зажженными свечами, вставленными в канделябр. Возле приоткрытой двери одной из комнат я остановился, заглядывая внутрь, привлеченный светом, пробивающимся сквозь щель в двери.
В маленькой уютной гостиной, забравшись с ногами в кресло, хотя я так и не понял, как ей удалось это сделать в пышном платье, сидела Анна Татищева и читала книгу, лежащую у нее на коленях. Время от времени она отрывала взгляд от страницы, и смотрела вдаль, словно пыталась увидеть то, о чем только что прочла.
– Интересно? – девушка вздрогнула и повернулась ко мне. Промелькнувший сначала на ее милом личике испуг быстро сменился узнаванием, и она попыталась было вскочить, чтобы приветствовать меня реверансом, но я поднялся руку и покачал головой, призывая ее оставаться в кресле. Поставив канделябр на стол, я подтащил второе кресло поближе, сел в него, чтобы не нависать над Аней, и снова спросил. – Что читаете?
– «Путешествия в некоторые отдалённые страны света Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а потом капитана нескольких кораблей», предположительно некоего Ричарда Симпсона, – ответила она и улыбнулась. Я протянул руку, в которую Аня тут же вложила книгу. Так и есть, написана она была на английском. Вернув книгу девушке, я задумчиво произнес.
– Ричард Симпсон? Вот как. Почему-то я думал, что эти путешествия написал Джонатан Свифт. Ну да ладно, возможно, мистер Свифт просто хотел остаться неузнанным и писал под псевдонимом. Так как, интересно? – Аня смотрела на меня странным серьезным взглядом, словно видела впервые и теперь старательно изучала.
– Да, ваше высочество, мне очень нравится, – наконец, ответила она. – Эта книга очень… едкая.
– Весьма точное определение, – я улыбнулся. – Она сатирическая. Высмеивает пороки общества, в частности власть имущих. Правда, мне кажется, что мистер Свифт зря старается.
– Почему вы так думаете, ваше высочество? – Аня продолжала оставаться серьезной.
– Да потому что люди не меняются, – я пожал плечами. – Еще в те времена, когда люди жили племенами в пещерах, существовало неравенство: у кого-то было больше мяса, шкур мамонтов и красивых женщин, а кто-то довольствовался объедками. Так было всегда и так будет, потому что люди не меняются.
– Откуда у вас такие странные идеи про людей, живущих в пещерах? – она искренне удивилась, во все глаза глядя на меня, а мне, в который раз, захотелось самого себя пнуть.
– Ну как же, это ведь описано во всех легендах о Прометее. Он принес людям огонь, а они в это время жили в пещерах, – она нахмурилась, видимо пытаясь вспомнить нечто подобное.
– У вас весьма богатое воображение, ваше высочество, – наконец, Аня слабо улыбнулась.
– А то, – я натянуто рассмеялся. – Так и вижу человека, только что лишившегося райских кущ: «обрывок шкуры мамонта, вокруг могучей талии, подмышкой каменный топор, а в руке копье», – Господи, что я несу? Немедленно заткнись, кретин, пока не наговорил себе на костер. Нужно срочно менять тему, пока меня не занесло. – А почему вы все еще здесь, Анна Алексеевна? Это как-то неправильно, не находите?
– Я думала, что вы знаете, ваше высочество, – теперь в ее взгляде ясно читалось изумление.
– Знаю, что?
– Мой отец назначен генерал-полицмейстером, и он решил лично присутствовать при восстановлении поврежденного огнем крыла. Ее величество Елизавета Петровна милостиво разрешила нам пожить в Лефортовском дворце, чтобы не тратить время на дорогу сюда каждое утро от нашего Московского дома. Ведь господин Лоуди просыпается очень рано и сразу же спешит начать занятия с вашим высочеством.
– Ух ты, как интересно получается, – я задумчиво провел пальцем по нижней губе. – Дворец мне подарен, а распоряжается им кто угодно, но только не я.
– О, мы немедленно уедем, если доставляем неудобство вашему высочеству, – Аня закусила губу, а я проследил за этим движением, остановив взгляд на ее губах. Вот черт, надо немедленно прекратить пялиться, она же девчонка еще совсем. Надо найти какую-нибудь служанку посговорчивее, пока на фоне юношеского сперматотоксикоза глупостей не наделал. И тут до меня дошел смысл ее слов.
– Не нужно впадать в крайности, Анна Алексеевна, – ответил я, переводя взгляд на дверь, которая приоткрылась еще сильнее. В общем-то смысл открытой двери стал для меня ясен, как только я увидел одиноко сидящую в кресле девичью фигуру, но отец мог бы позаботиться какую-нибудь няньку или дуэнью к девчонке приставить, все-таки здесь пока чисто мужская вотчина. – Оставайтесь, сколько пожелаете. Вы меня ничуть не стесняете. Кто там толчется? Или входите уже, или идите отсюда с богом, – немного повысив голос обратился я к двери.