– Я отвечу, когда вы скажете, зачем вам соль, – упрямо повторил Давид, сложив руки на груди, зажав в одной прообраз стетоскопа.

– Горло буду полоскать, и не спрашивайте, как это работает, я знаю просто, что помогает и мне этого достаточно, – я посмотрел на него и нахмурился. – Что с Марией Саксонской?

– Пока ничего, – Флемм пожал плечами. – Вы так и не сказали, почему думаете, что она может заболеть. Только потому, что постояла рядом с вами? Вы же понимаете, ваше высочество, что это абсурдное заявление?

– Господин Флемм, напомните мне, когда я вам предоставил должность в обязанности которой входит разыскивать абсурдность в моих заявлениях? – я повторил его жест, скрестив руки на груди. – Вы сделает то, что вам велено, и будете наблюдать за здоровьем Марии Саксонской еще неделю, это вам понятно?

– Понятно, – буркнул Давид. – Позвольте осмотреть вас, ваше высочество, – и он наклонился ко мне, вертя в руке свой примитивный, но от этого не становящийся совсем уж бесполезным, фонендоскоп.

Я задрал рубаху и нагнулся, позволяя ему прослушать мои легкие. Я даже дышал так, как просил меня дышать когда-то терапевт на приеме, когда я пришел примерно с такими же проблемами. Вот только тогда меня вылечили за три дня, и еще три или четыре, не помню уже, ушли на реабилитацию. Сколько я буду болеть сейчас и выздоровею ли вообще, одному Господу богу известно. Наконец, Флемм перестал тыкать мне в спину трубкой, и я смог снова откинуться на подушки. Отсутствие жаропонижающих сказывалось на состоянии. Лихорадка, казалось высасывает из меня все соки.

– Ну, что скажите, господин Флемм? – я стянул со лба уже бесполезное полотенце.

– Я не слышу в легких посторонних звуков, – он потер лоб. – Я ведь много практиковался, и часто слышал скрипы, бульканья и другие странные звуки…

– Хрипы. Кильский старик-медик называл все эти бульканья хрипами, – я кашлянул. – Но откуда тогда кашель?

– Полагаю, что из горла, – твердо сказал Флемм. – А хрипы весьма подходящее название, да. Надо запомнить и начать применять.

– Вы еще классификацию составьте, – я усмехнулся. – Ну там влажные, когда булькает, сухие, когда скрипит, и соотнесите с разными заболеваниями. Тогда вообще сильно думать над болезнью не надо будет. Послушаете, ага, вот здесь булькает, значит в легких жидкость и надо так-то лечить, и вообще, это не в легких дело, а сердце не справляется, потому что булькает не только в легких, но и ноги отекли как бревна, и вообще все отекло. – Моя бабушка страдала сердечной недостаточностью, и я точно помню, как приходящий участковый терапевт ругала ее за то, что та мочегонные пить прекратила. Тогда-то я и услышал про воду в легких при этой самой недостаточности, и, надо же, запомнил, точнее вспомнил сейчас, хотя никаких предпосылок к этому вроде бы не было.

– Вы иногда говорите странно правильные вещи, ваше высочество, – Флемм потеребил губу. – Ведь и правда, булькает, когда сердце не справляется. Не только тогда, конечно, но в других случаях и бульканье другое. Я действительно начну составлять таблицу дыхательных хрипов, спасибо за подсказку.

– Вы мне лучше что-нибудь от лихорадки дайте, – процедил я, проводя сухим языком по растрескавшимся губам.

– Отвар ивы, – Флемм кивнул каким-то своим мыслям. – Сейчас вам его приготовят. Только, он очень горький, ваше высочество, придется потерпеть.

– Не ребенок, потерплю, – жар все нарастал, мне начало казаться, что я скоро дышать огнем начну.

Искомый отвар притащили вместе с водой и солью, которую я запросил у Штелина. Сначала я ополовинил кувшин, так сильно хотелось пить. Затем тщательно прополоскал горло, а потом уже морально подготовил себя к отвару. Рядом с бокалом предусмотрительно поставили чашку с медом, чтобы подсластить горечь. Так началась моя долгая дорога к выздоровлению.

– Праздник в честь дня рождения наследника отменяется, вместо этого императрица Елисавета предложила провести молебен в честь того, что он пошел на поправку, – маркиз де ля Шетарди раздраженно расстегнул последнюю пуговицу камзола и швырнул его в кресло, оставшись в шелковой рубашке. – Руже! Вина, – схватив услужливо протянутый бокал, он жадно сделал сразу несколько глотков и закрыл глаза. – Вот истинное вино, с виноградников Бордо, а не та кислятина, которую подают в императорском дворце. Лесток обещал мне место в первых рядах, рядом с императрицей, когда начнутся поздравления этого мальчишки. Помяните мое слово, наследник не так прост, как может показаться на первый взгляд. Его сразу же взял в оборот этот старый лис Ушаков, и, помяните мое слово, щенок вполне способен ударить в спину, за минуту до этого улыбаясь вам в лицо.

– Вы слишком драматизируете, маркиз, – первый помощник посла Рауль де Шантоне посмотрел на свое вино сквозь пламя свечи, подивившись его глубокому рубиновому оттенку. Действительно прекрасное вино. У маркиза отменный вкус. – Я уверен, что в том увеселительном клубе, устроенном Ушаковым, наследник занимает не последнее место. Вот только он совершает иногда довольно странные на первый взгляд поступки. Например, он вернул мне дом в обмен на долговое обязательство, которое, если честно, я уже считал пропавшим. Понятия не имею, зачем ему вся эта рухлядь, которую предлагает мой кредитор взамен реальных денег, но я рад, что сделка состоялась.

– И все же мальчишка не так прост. Да и эти заигрывания императрицы с прусским королем мне не нравятся. Хорошо в этой ситуации только то, что Бестужев не может уже так нагло подыгрывать англичанам. Но… Я вообще перестал понимать, куда направляется политика Елисаветы. На какую европейскую страну эта императрица ориентируется?

– Если следовать вашей логике, то к любимой наследником Пруссии.

– Если бы, – Шетарди сделал еще один глоток. – Мардефельд вчера жаловался, что князь его за человека не воспринимает.

– Ну, хорошо. Кого ласково встречает Ушаков? Раз уж вы уверены, маркиз, что все беды идут из этой жуткой Тайной канцелярии?

– Я не знаю! – вскричал Шетарди и вскочил из кресла, в котором совсем недавно разместился. – Руже! Где тебя носит дьявол? Вина! – пока слуга наполнял бокал, Шетарди немного успокоился. – Ушаков как-то заявил, что служит не императорам и императрицам, а России. Он просто выживший из ума старик.

– Но клуб он организовал на зависть многим, – хохотнул Шантоне.

– Да, дорогой мой, с этим не поспоришь. Кого из невест наследник выделяет особенно? – тихо спросил посол, словно бы обращаясь к самому себе.

– Поговаривают, что больше всего знаков внимания получает принцесса Ангальт-Цербстская, – ответил Шантоне и одним глотком допил свое вино.

– Какое убожество, – Шетарди приложил ладонь к лицу. На его пальцах сверкнули камни, вставленные в тяжелые перстни. – Завтра, если мне память не изменяет, гостьи будут предоставлены сами себе. Позаботьтесь о том, чтобы принцесса Ангальт-Цербстская приняла меня.

– Хорошо, маркиз, я вас уведомлю, когда ее высочество будет готова вас принять, – и Шантоне поставил пустой бокал на стол и слегка склонив голову, обозначив поклон, вышел из комнаты. Шетарди же опустился в кресло.

– Что же я упускаю из вида? Что? Почему мне все время кажется, будто я плетусь позади всех остальных? Что-то назревает. Какая-то буря и ее отголоски уже слышны, но я никак не могу понять, с какой стороны дует ветер. Надо еще раз попытаться встретиться с наследником. Он сейчас болен, а отсюда уязвим. Может быть, сейчас все прояснится, и я хотя бы буду знать, на что мне нужно обратить внимание.

– Как вы себя чувствуете, ваше высочество? – Мария подняла взгляд на доктора Флемма и поджала губы.

– Я прекрасно себя чувствую. Сколько можно вот так бесцеремонно врываться в мои апартаменты? – она сжала кулачки. – Почему вы к другим не ходите и не надоедаете им своими странными просьбами?

– Потому что его высочество не давал мне таких указаний, а в вашем случае он почему-то уверен, что вы могли заразиться. Так как ваше самочувствие? – и он действительно довольно бесцеремонно приложил ладонь ко лбу Марии, а потом поднял ее руку и принялся считать пульс. – Покажите мне язык, ваше высочество, не упрямьтесь, мы с вами оба знаем, что его высочество только с вида производит впечатление мягкого и сговорчивого человека, а на самом деле ему не чужда определенная жестокость. Сейчас, когда болезнь обнажила все самые худшие черты его характера, лично я не хочу давать ему повод для раздражения тем, что не выполнил приказ, выполнить который не представляется большего труда.