— И против кого собрали такую силу? — осторожно спросил Бестужев, хотя уже и сам догадался, кого хотят наказать англичане.
— Против вашего бывшего сюзерена, императора Петра, — Велиар широко улыбнулся. — Видит Господь, граф, его величество вложил в молодого императора достаточно средств, и не получил взамен ничего, кроме постоянных обещаний. В то время, как корабли Российской империи вместе с каперами-лягушатниками нанесли казне просто чудовищный ущерб.
— Но, лорд Велиар, значит ли, что этот благословенный остров останется совершенно беззащитен? Ведь корабли не успеют вернуться, в случае беды. — Бестужев лихорадочно соображал, что ему делать. Эту новость нельзя было доверять курьеру. Да и не знал Михаил Петрович никого больше в Лондоне. А после того, как уехал Демидов, он один проживал в доме, который Прокофий Акинфиевич приобрел для нужд короны.
Велиар хотел было опровергнуть дерзкое замечание Бестужева, но тут его кто-то окликнул и он, коротко поклонившись, скорее даже просто кивнув, поспешил на зов, оставляя графа одного. Бестужев некоторое время постоял в коридоре дворца, глядя Велиару вслед, но уже через минуту повернулся и быстро пошёл к выходу.
Бегом забежав в дом, он крикнул.
— Никита! — перед ним тут же материализовался личный слуга. — Немедленно собирайтесь, мы сегодня же уезжаем. Нужно успеть в Дувр пока выход в море не перекрыли. Быстрее, песий сын, быстрее.
— Слава тебе, Господи, — Никита перекрестился. — Домой едем. Прошка! Прошка! Собирайтесь, мы домой едем, прямо сейчас!
Слуги забегали по дому как те мураши, а Михаил Петрович стоял посреди холла и пытался понять, правильно ли он поступает, и как отреагирует на всё это государь? Наконец, мотнув головой, он выпрямился. Как бы то ни было, но государь должен знать, что король Георг решил оставить Российскую империю без океанского флота. Может быть, если он успеет вернуться вовремя, то Пётр Фёдорович успеет что-нибудь предпринять. Главное с острова успеть уплыть, иначе неизвестно, на какой срок он может здесь застрять.
Я стоял у карты, занимающей практически всю стену.
— О чем думаешь, государь? — Румянцев вошёл неслышно, и остановился у меня за спиной. Всего пять человек могли называть меня так, точнее, уже четверо, потому что пятым был Ушаков.
— Нам не нужно столько посевных, сколько пытаемся освоить сейчас. Один хер земля через раз родит. — Задумчиво произнёс я. — Ломов там не помер, принимая наследство Андрея Ивановича? А то я его женить ещё хочу успеть. Девушку порадовать.
— Татищева? — Румянцев улыбнулся.
— Татищева, — я кивнул. — Они вроде нежно друг на друга смотрели, не должны слишком сопротивляться. Он ведь даже мне про Литовское княжество не всё рассказал. Кстати, вестей нет из Речи посполитой? Шляхта там друг друга ещё не поубивала к чертям собачьим?
— Не слышал. Но мне интересно другое, почему они просто не могут остановиться и сесть за стол переговоров? — Румянцев принялся разглядывать карту вместе со мной.
— Они не умеют, Петя. Их на протяжении всей истории кто-то постоянно принуждал к миру. Я почти уверен, что они в тайне ждут этого кого-то. Только некому им на помощь прийти, я не пропущу через границы даже блох верхом на собаках.
— А сам? — Петька встал вполоборота, чтобы видеть меня, и одновременно смотреть на карту.
— Мне что, по-твоему, заняться больше нечем? — я быстро глянул на него, усмехнулся и снова посмотрел на карту. — Я не могу заниматься полноценно реформами, пока идёт эта война. Пока нас пытаются обложить со всех сторон. — Не выдержав, стукнул кулаком по карте.
— Софья беременна, — выпалил Петька, а я развернулся и пристально посмотрел на него.
— Поздравляю, бродяга, — и я обнял его, похлопывая по спине. — Постой, Софья? Она приняла православие? Почему я об этом не слышал?
— Когда я был в Голландии, ей было невыносимо меня ждать, а та вера, в которой её готовили сан принять, не приносила облегчения. Вот тогда Ульрика София и решила принять православие. Она считает, что поступила правильно, потому что как только она это сделала, я почти сразу вернулся, а теперь и беременность долгожданная наступила.
— Поосторожней, так и становятся фанатиками, — я продолжал улыбаться, искренне радуясь за Петьку.
— Не бойся, государь, у Софьи к любым церковным перегибам отвращение, привитое с самого раннего детства. — Ответил абсолютно серьезный Петька. Новость о том, что он вскоре станет отцом заметно выбила его с колеи.
— Дай-то Бог, — я снова повернулся к карте. — Вот смотрю и думаю, как границы губерний половчее провести. Может быть, ты чего посоветуешь? Надо ещё и наши дальние земли учитывать.
— Ты хочешь, государь, земли в Африке отдельной губернией сделать? — спросил Петька удивленно.
— Конечно, это наша земля, и чем, если не губернией Российской империи она является? Всё должно быть перенесено от нас туда: и законы, и те учреждения, кто эти законы выполнять будет и следить за их выполнением. — Я провёл пальцем по границе моих Африканских земель. Точнее по той границе, которая мне в последнем донесении представлена. Но она могла уже измениться. Новости доходят сюда с большим опозданием, и это не прекращает меня бесить до невменяемого состояния. — Ну так что, возьмешься порядок с границами губерний навести? Одно условие: никаких делений по народностям. Это всё — Российская империя. Поэтому губернии должны включать в себя всех, а не одних и тех же.
— То есть, Казань и вокруг неё фактически принадлежит татарам…
— Правильно мыслишь, Петька, никакого кучкования. Ежели те же казанские чего-то не поймут, то Сибирь большая, каждому местечко найдётся, отдельное. — Говорил я достаточно жёстко, и Петька почти сразу проникся. — Я-немец по этносу. Но, черт бы вас всех подрал, я приехал сюда, принял православие и выучил русский язык. А ведь я, на минутку, император. Мог бы вас всех заставить приспосабливаться под мои хотелки. Так почему император смог, а какой-нибудь казанец нос воротит? Я же не заставляю православие всех принимать. Но язык у нас государственный, указом утвержденный, русский! Даже иностранные послы не имеют право мне грамоты верительные совать на своём языке прописанные.
— Что-то ты государь разошёлся, — хмыкнул Румянцев. — Я-то думал, что указ этот твой только иноземцев касается.
— Я разошёлся? — подойдя к столу, я взял челобитную, которую мне передал сегодня, пряча глаза, Бехтеев. — Вот, полюбуйся.
Петька взял бумагу и развернул её. Я наблюдал за ним, не скрывая злорадства.
— Э-э-э, — проблеял Румянцев. — Что это, государь, Пётр Фёдорович?
— Челобитная. — Честно ответил я. — От казанского, кстати, мурзы.
— Я не понимаю татарский, — и Петька осторожно, словно ядовитую змею, отложил бумагу в сторону.
— Это не татарский, Петя, это арабский. К слову, сам мурза говорит по-русски, но вот читать-писать не умеет. И когда я у него спросил, что, возможно, генерал-губернатор никак не реагирует на его жалобы, потому что тоже не знает арабский и просто не может прочитать, что уважаемый мурза ему пишет, он мне ничего не ответил. — Я бросил челобитную на стол. — А генерал-губернатор, и вообще все люди государевы не обязаны ради мурзы, проживающего в Российской империи, учить арабский язык. Тем более, что в моем указе черным по белому написано, что язык делопроизводства — русский. Я же не запрещаю, мать их за ногу, их родной язык. Общайтесь, ради всех святых, и друг с другом переписывайтесь хоть на мертвом птичьем языке, мне плевать. Но знать русский — вы обязаны. Я же его знаю, в конце концов, хотя, я немец по рождению и воспитанию.
— А зачем ты мне это, государь, говоришь? — осторожно спросил Петька.
— Хочу тебя службой наградить, в честь радости твоей великой, — я протёр лицо. — Когда закончится война, а она закончится рано или поздно, ты займешься школами. Точнее, я поручу тебе их курировать. А то, складывается у меня ощущение, что ни мои указы, ни указы деда моего Петра Великого так и не выполняются в полную силу. Нет, там, где я сам могу на коня вскочить и проверить, всё как часы работает, а вот где-нибудь в глубинке… М-да. Вот и займешься. Или предложишь достойную замену себе, на место министра образования. — Петька закивал, как петрушка. Вот теперь расшибётся, а достойную кандидатуру подберёт. Собственно, за этим я его и застращал. Самому уже сил нет что-то придумывать и изворачиваться.